Оптимистическая трагедия
Дети на туристических теплоходах – проблема № 1. Ограниченное пространство судна тесно для маленьких непосед. Как правило, их неуемная беготня и шум мешают и отдыхающим, и команде. Но если культорганизатором на теплоходе работает Игорь Леонидович ТЕРТИЦКИЙ, можно не сомневаться: проблем не будет.
Пролог.
Впервые я увидела этого человека несколько лет назад во главе группы подростков. Скоро Игорь, учитель музыки по профессии, стал душой теплоходной самодеятельности, а члены команды рассказали, что вообще-то он плавает с ними, но сейчас в отпуске и решил показать Волгу ученикам. В этом году мы снова встретились на теплоходе «Николай Славянов». На этот раз Игорь был «при исполнении», и потому перемещался в окружении юных туристов, у которых пользовался феноменальным успехом. Впрочем, мало ли на свете обаятельных людей?.. Но тут случай особый – Игорь с трудом ходит.
Как же удается ему буквально за один-два дня утихомирить детско-подростковую вольницу, с которой не могут сладить родители? И не просто укротить ее, а увлечь логическими играми и постановкой прощального концерта, на котором каждый блистает самыми неожиданными талантами? Не особо надеясь на успех, я оставила Игорю телефон. Он обещал позвонить после окончания навигации и слово сдержал.
1. Его мир.
…Дверь мне открыла приветливая девушка, в соседней комнате возился с какими-то коробками интеллигентный очкарик. В квартире полным ходом шел ремонт.
– Идите сюда, на кухню, – раздался голос Игоря. – Это мои ученики, помогают вещи паковать.
И разговор начался…
– Вопрос ребром: как вам удается привлечь ребят к себе? Не секрет, что многие инвалиды, имеющие заметные физические нарушения, признаются: «Со взрослыми легче иметь дело, они, по крайней мере, соблюдают правила приличия. А вот дети…»
– На самом деле, умение работать с детьми внутри сидит. Либо оно есть, либо нет. Инвалидность тут ни при чем. Да, дети не соблюдают правила, установленные взрослыми, но ничего плохого я в этом не вижу. Они более непосредственны – но и более отзывчивы. Недавно мы разговаривали с одним шестиклассником, увлеченным собаками, – искренний такой парень. Сидим, рассматриваем книжку. Вдруг он видит фото собаки породы бассет, смотрит на меня и говорит: «Ой, а она на вас похожа!» Если бы рядом был взрослый, сразу бы началось: «Как ты можешь?!» – и т.д. Он вложил бы в эту фразу обидный смысл, нарушение некой субординации. А ребенок имеет в виду совсем другое. Для него это сравнение – просто очередное открытие мира.
– И потом, он же любит собак.
– Вот именно! А сравнение с любимым существом – это, в каком-то смысле, признание твоих достоинств. Тем более, что у бассета такие чудесные грустные глаза… Да и походка у нас с ним похожа (Игорь лукаво усмехается). Но вернемся к детям вообще. Да, они бросают два-три оценивающих взгляда – а потом моя внешность для них уходит на второй план. Ребенку важно, чтобы человек был ему интересен. Поэтому пока дети к тебе тянутся – ты жив, ты не инвалид. Значит, ты им нужен. Для меня этот живой интерес очень важен…
Взрослые ко мне тоже часто приходят, помогают и т.д. Но в их отношении всегда есть элемент жалости. (Впрочем, может, это мне только кажется?..) Хотя я и не бедный, и не несчастный.
– А когда жалеют – это плохо?
– Дело не в этом. Может, кому-то покажется странным, но я, как бы то ни было, не считаю себя инвалидом, то есть человеком ущербным. (Согласитесь, это слово переводится с латыни именно так.) Я – не тот человек, которого надо жалеть. На работе, с детьми, я не отличаюсь от других (бегать в моем деле не надо). Поэтому мне легче общаться со здоровыми людьми. Как-то меня пригласили на ежегодное заседание районного общества инвалидов и я отказался из-за работы. Это их обидело: «Значит, дела общества вас не интересуют!» Честно сказать – нет. У меня – другие интересы. Разговоры о болячках, о гуманитарке меня угнетают…
2. Болезнь.
– И тем не менее, неприятный вопрос «о болячках»: что же все-таки с вами произошло?
– Это было страшно. Дело в том, что с шести лет я знал об этой болезни и предчувствовал свою судьбу. У меня мама была инвалидом 1 группы. У нее полиартрит обострился в 20 лет, после моего рождения. Она спрашивала врачей, не грозит ли будущему ребенку ее болезнь, – и они сказали: «Нет»… Я был совершенно здоров, и с 7 – 8 лет помогал за ней ухаживать. Когда мне было 16, она встала на костыли, потом ей стало совсем плохо… Всё это происходило у меня на глазах.
В 20 с лишним лет, в результате осложнения после ангины, полиартрит начался у меня. К этому времени я четыре года проучился в Московской военно-музыкальной школе (это – к вопросу о здоровье!), получил профессию, начал работать в школе учителем музыки. И всё это разом рухнуло, причем я прекрасно знал, что меня ждет… А дальше – уже не интересно. Попытки лечиться были, но они не помогли. Вот такая ситуация.
Я себя невольно сравниваю с мамой. Она перестала работать в 32 года – я до 38 работал на износ, в школе. На костыли я пока не встал и становиться не собираюсь, ремонт вот затеял… Я ответил на вопрос?
– Вполне.
3. Школа.
– Скажите, после начала болезни вы всё время работали в одной школе?
– Да нет, менял. Сам менялся – и менял место работы. Всю свою деятельность я могу разделить на два этапа. Первый – работа с 1984 до 1992 года в обычной массовой школе. Я был тогда совсем молодой, и поэтому главным для меня тогда было общение, как сейчас говорят, тусовка. Уроки отходили на второй план (наверно, это было неправильно). Вообще профессия учителя музыки хороша тем, что не обязывает человека, грубо говоря, быть цербером.
– Да и вообще этот предмет считается не самым важным.
– В общем, да. Но со временем мне захотелось, чтобы в школе было востребовано то, что я знаю и умею. Поймите правильно: я и до этого не халтурил на уроках, просто возникла потребность в более глубоком подходе. В это время на теплоходе я случайно познакомился с людьми из получастной гимназии в поселке Тарасовка под Москвой, которая тогда только создавалась, и перешел туда работать. Там были свои прелести…
– Дети сильно отличались?
– Конечно.
– Чем?
– Отношением к миру, к действительности. Там, естественно, больше понтов: у одного папы – «Мерседес», у другого – «Ауди»… А у меня – «Запорожец» с ручным управлением.
– И как же они относились к учителю на такой «иномарке»?
– Замечательно! На фоне крутых иномарок «Запорожец» – это прикольно! Да еще с ручным управлением, с гашетками на руле, как у самолета – такого ж вообще ни у кого нет! Он зимой тарахтит по деревне, как танк! Естественно, ребята его с удовольствием мыли, потом я давал им покататься – само собой, со мной рядом. И если кто-то после этого все-таки заикался про папу с «Мерседесом», я говорил: «А у меня – пароход!» И это било наповал… А я, по возможности, всегда катал своих детей по Волге.
Вообще, для гимназистов я – дядька. Знаете, раньше, в пушкинские времена, была такая должность. Я был куратором, освобожденным классным руководителем. В этом качестве я должен был разрешать конфликты, возникающие вокруг детей моего класса. О том, как они ко мне относились, можно судить хотя бы по песенке, которую ребята про меня сочинили:
Наш дядя самых честных правил
На верный путь нас наставлял,
С шестого класса нами правил
И вниз по Волге нас гонял.
– Это наш класс отличился, – вклинивается в разговор Аня, та самая девушка, которая открыла дверь. – Дядька Леонидыч у нас мировой! Особенно здорово он нас будил.
– ?!
– При гимназии был пансион для тех, кто далеко жил, – поясняет Игорь.
– Понимаете, другие учителя рявкали «Подъем» и сразу врубали свет – мощные такие лампы, прямо в глаза били. А он заглянет, скажет: «Дамы, подъем!», а свет включит только через пять минут, когда уже немного очухаешься.
– Просто я на собственной шкуре испытал, что такое подъем по-армейски, – вступает Игорь. – В школе мы должны были одеться за 3 минуты. Не успел – страдает всё отделение. (Жестоко, но расхлябанность выбивает раз и навсегда.) Я эту процедуру тогда возненавидел, вот и старался подобного не допускать.
4. Белый пароход.
– Со школой – понятно. А как в Вашей жизни появилась Волга?
– По поводу Волги… У меня была мечта – стать капитаном. Вот она и осуществилась, но несколько по-другому. Я не люблю слова «массовик-затейник»; скорее я – культработник, организатор салонных вечеров. Много лет я плаваю на одном теплоходе и, не скромничая, скажу: некоторые люди, покупая путевки, спрашивают, поплыву я, или нет. Не все, конечно, но – есть. Кстати, у меня записано, сколько я на теплоходах прошел километров – примерно 290 тысяч. Для сравнения: длина экватора – 40 тысяч.
– Это что же, семь кругосветок с хвостиком?
– Получается, что так. А вообще теплоходы – это болезнь…
– Ну, ваш «Славянов» – действительно хороший теплоход…
– Плохих теплоходов не бывает. Это я говорю с точки зрения человека, который их любит. Даже если команда или погода не совсем удачные – любое происшествие можно рассматривать, как приключение. В этом году в последнем рейсе нас в Рыбинском море сильно качало, самая противная волна – бортовая. Даже завтрак пришлось отложить: тарелки на столе не держались, бармен Костя бутылки ловил… Но это же – единственная качка за навигацию! Без нее вроде и не плавал…
Мы еще долго говорили о теплоходах. Игорь совсем оживился и был похож на озорного мальчишку, у которого все впереди – реки, маршруты, шторма… А за его спиной на стене красовался монументальный триптих с морем, скалами и парусником.
– Это Аня решила мне кухню украсить. Она ведь – художник. Только никак не допишет, некогда, – ворчит хозяин. – Вообще-то у меня есть еще одно хобби – клеить сборные модели. Увлекся я этим в 15 лет, а сейчас мы с ребятами делаем самые сложные модели кораблей и самолетов.
Эпилог.
Подражать педагогу Игорю Тертицкому бессмысленно. С таким талантом действительно надо родиться. А вот жизнерадостность и стойкость – качества явно «наживные», и в этом плане на него вполне можно равняться. Как на капитана.
2002
P.S. Игоря Леонидовича Тертицкого не стало 4 августа 2005 года – «Скорая» забрала его в Ярославле прямо с борта теплохода «Славянов». Очень жалею, что не удалось его сфотографировать - не хотел. Правда, для публикации в "Русском инвалиде" фото дал, но - групповое, вместе с учениками. В газете его лица и не разглядеть...
